Знаменитые хейтеры: что великие писатели говорили друг о друге

Итак, хейтер. Если перевести с английского, то мы получим приблизительно что-то вроде — тот, кто придирается к любой мелочи, даже если всё сделано хорошо. 

Хейтеры осуждают любое творчество, которое пришлось им не по вкусу. Какова причина ненависти? Все очень просто — чужой успех, деньги, признание и популярность. В основном хейтер занимается, тем что «гадит» своим мнением, где только можно о ком-то более успешном.

Главными любителями покритиковать братьев по ремеслу традиционно считаются писатели. Они же по долгу службы злословят наиболее изящно и основательно. Обычно жертвами нападок со стороны едких литераторов становятся их современники, но порой достается и предшествующим поколениям. На место заморского хейтера №1 претендует Марк Твен. Из русскоязычных мастеров слова особой любовью к острым «шпилькам» славятся Иван Бунин и Владимир Набоков. 

Вот скромный перечь нескромных мыслей писателей по поводу друг друга:

Марк Твен о Брете Фрэнсисе Гарте: «Гарт — лжец, вор, жулик, сноб, алкоголик, тряпка, трус, предатель и скрывает свое  еврейское происхождение так тщательно, будто считает его позорным».

Марк Твен о Фениморе Купере: «В творчестве Купера имеются некие недостатки. В одном только «Зверобое» на скромных 2/3 страницы Купер совершил 114 преступлений против литературы из 115 возможных».

Марк Твен о Джейн Остин: «Я не считаю, что у меня есть право критиковать других авторов, и делаю это, лишь когда меня попросту трясет от ненависти. Мне часто хочется критиковать Джейн Остин — ее книги сводят меня с ума настолько, что я не могу с собой совладать. Каждый раз, когда я читаю «Гордость и предубеждение», мне хочется выкопать ее труп и вдарить ей по черепу ее же берцовой костью».


Уильям Фолкнер о Марке Твене: «Писака, которого в Европе не посчитали бы даже четверосортным, нарядивший литературное старье в новую одежду местного производства, чтобы заинтриговать людей поверхностного и ленивого ума».

Эрнест Хемингуэй об Уильяме Фолкнере: «Несчастный Фолкнер. Неужели он действительно думает, что большие мысли идут от больших слов?»

«Вы когда-нибудь слышали о человеке, который бы пил на работе? Это Фолкнер. Он иногда этим грешит — я могу с точностью указать на страницу, когда он уже выпил свою первую рюмку».


Уильям Фолкнер об Эрнесте Хемингуэе: «Он не в состоянии использовать слова, способные заставить читателя заглянуть в словарь».


Эрнест Хемингуэй о Джеймсе Джойсе: «По-моему, он просто идиот, я думаю, что его книга (роман «Улисс») еще причинит большой вред нашей стране. Я снова перечитаю ее, чтобы дать вам точный ответ. Но не обязательно есть целую тарелку струпьев, чтобы узнать, что это струпья. Надеюсь, он покончит жизнь самоубийством».


Гюстав Флобер о Жорж Санд: «Большая корова, полная чернил».

Иван Бунин о Максиме Горьком: «Вот уже сколько лет мировой славы, совершенно беспримерной по незаслуженности, основанной на безмерно счастливом для ее носителя стечении не только политических, но и весьма многих других обстоятельств — например, полной неосведомленности публики о его биографии».


Иван Бунин о Владимире Маяковском: «Маяковский останется в истории литературы большевицких лет как самый низкий, самый циничный и вредный слуга советского людоедства, по части литературного восхваления его и тем самым воздействия на советскую чернь».

Владимир Набоков. Пары цитат из его хейт-листа достаточно, чтобы спровоцировать полемику практически в любом кружке книголюбов — писатель прошелся с едкими комментариями по многим признанным шедеврам русской и зарубежной литературы. 

О Федоре Достоевском: «Его полное отсутствие вкуса, монотонный  анализ страдающих от фрейдовских комплексов героев, а также то, что он полностью погряз в трагических злоключениях человеческого достоинства, — всем этим тяжело восхищаться».

«Не скрою, мне страстно хочется развенчать Достоевского», — говорит Набоков в начале своей лекции о писателе. Достоевский, на взгляд Набокова, — «дешевый любитель сенсаций, вульгарный и невоспитанный», который так и не смог избавиться от влияния сентиментальных романов и западных детективов. А «Преступление и наказание» — «ужасающая тягомотина».


По поводу Гоголя Набоков высказывался неоднозначно: «В его наихудших произведениях — во всей этой украинской чепухе — он никудышный автор, в лучших — он бесподобен». Но в отношении к раннему творчеству Гоголя писатель абсолютно непримирим: «Когда я хочу, чтобы мне приснился настоящий кошмар, я представляю себе Гоголя, строчащего на малороссийском том за томом «Диканьки» и «Миргорода»: о призраках, которые бродят по берегу Днепра, водевильных евреях и лихих казаках». Кроме того, Набоков признавался, что был «расстроен и озадачен его неспособностью описывать молодых женщин».

О Тургеневе: «Когда Тургенев принимается говорить о пейзаже, видно, как он озабочен отглаженностью брючных складок своей фразы; закинув ногу на ногу, он украдкой поглядывает на цвет носков».

«Он не великий писатель, хотя и очень милый».


О Томасе Манне: «Крошечный писатель, писавший гигантские романы», — такой нелестной характеристикой наградил Манна Набоков. Даже самый известный рассказ немецкого писателя не заслужил его похвалы: «Смерть в Венеции» — глупость. Считать ее шедевром — невероятный бред».


Об Эрнесте Хемингуэе: Несмотря на то, что Набоков высоко оценил «Старика и море» и некоторые рассказы Хэмингуэя, он называл его «писателем книг для мальчишек», «безнадежно незрелого». Особое пренебрежение писателя почему-то заслужил роман «По ком звонит колокол» (For Whom the Bell Tolls), которое он презрительно охарактеризовал так: «something about bells, balls, and bulls».


О Жане-Поле Сартре: Экзистенциалисты не заслужили одобрения Набокова — Сартр, по его мнению, «даже хуже, чем Камю». А творчество Камю Набоков находил отвратительным. «Тошноту» писатель невзлюбил за «драматичную на первый взгляд, но на самом деле очень расхлябанную манеру письма».


Об Уильяме Фолкнере: «Ничтожество, абсолютно ничего не значит для меня», — так Набоков отозвался об Уильяме Фолкнере. Впрочем, именно обилие негатива в отзыве заставляет усомниться в незначительности американского писателя — видимо, его творчество все–таки сильно тревожило Набокова.

О романе Бориса Пастернака «Доктор Живаго»: «Ненавижу. Мелодраматично и дурно написано. Считать его шедевром — абсурдное заблуждение. Пробольшевисткий роман, исторически неверный. Жалкая вещь, неуклюжая, тривиальная, мелодраматичная, с избитыми ситуациями и банальными совпадениями», - так отзывался недооцененный Нобелевским комитетом Набоков о романе, за который Пастернак получил премию. Зато он признавал поэтический дар соперника, отмечая, впрочем: «Синтаксис у него какой-то развратный».


О Сомерсете Моэме: В своем интервью ВВС Набоков причислил Моэма к заурядным писателям, имитирующим реалистичность с помощью банальностей. Похожих характеристик также удостоились Бальзак, Голсуорси и Драйзер.


О Мигеле де Сервантесе: Набоков находил роман о странном идальго очень переоцененной, «жестокой и грубой старой книгой», что не помешало ему написать в Гарварде целый курс лекций о Сервантесе. Впрочем, в буквальном смысле разодрав томик «Дон Кихота» на куски на одной из лекций, Набоков пришел к неожиданным для самого себя выводам и стал терпимее относиться к произведению.

О Зигмунде Фрейде: Любовь к Шопенгауэру не помешала Набокову возненавидеть вдохновлявшегося его философией Фрейда, которого он считал посмешищем. «Фрейдистская интерпретация снов — шарлатанство и сатанинский бред», — припечатал он психоаналитика.



О Максиме Горьком: «Потрясающая посредственность».

О Николае Чернышевском: «Его судьба трогательна, его работы смехотворны».